Поскольку речь в данной статье идет о невербализуемом, и автору приходится балансировать на грани выразимого с помощью слов, читателя неминуемо подстерегает проблема недопонимания. Впрочем, это положение вещей стало уже традиционным для цикла моих "академических" статей. Надо быть готовым к "непрозрачности" текста и прилагать некоторые усилия по интерпретации употребляемых терминов – нахождению им аналогов в собственной картине мира.
В частности, хочу заранее предупредить относительно понятий "Язык" и "Мышление" – в данной статье их употребление заметно отличается от словарного. Подобное переопределение оставляет хотя бы призрачный шанс на передачу авторской мысли.
Существует ли невербальное мышление? Казалось бы, ответ на этот вопрос самоочевиден.
Так же самоочевиден, как ответ на вопрос "думает ли шахматист во время партии?" Разумеется, думает. И конечно же - невербально. Гроссмейстеры не ведут с собой внутренний диалог типа "сейчас я передвину этого коня на f2, а потом..." - иначе бы в условиях дефицита времени они постоянно проигрывали бы противникам с более эффективной стратегией мышления.
Более того, к подобному же умозаключению можно прийти, проанализировав действия плотника дяди Васи, который может сколотить стол (что вообще-то должно предполагать мышление), но не способен описать, как именно он это делает. Однако же находятся отдельные «эксперты», которые продолжают отстаивать тезис об обязательной вербальности, выходя из этого затруднительного положения с помощью утверждения будто то, чем пользуется дядя Вася, не есть мышление. А мышление есть только то, что вербально осуществляют они (эксперты), изрекая эту мудрую сентенцию. Тем самым определение мышления становится настолько замкнутым на «язык» и тавтологичным, что теряется какой-либо смысл в его практическом употреблении.
Полемизировать с ними бессмысленно[i], поскольку любые дискуссии неизбежно упрутся в констатацию того, что под термином «мышление» подразумеваются разные семантические реальности. Однако имеет некоторый смысл исследование того, каковы причины возникновения подобных заблуждений.
Что есть язык?
Смысл, безусловно, растождествлен с языком. Об этом знает любой человек, который, отчетливо вспомнив то, как выглядели деревья, произраставшие во дворе его детства, но не зная, как они называются, пытается передать это воспоминание другому. При безусловном наличии в сознании смысла, на который в данном случае осуществляется ссылка, подходящее слово (вяз, клен и т.д.) для его выражения отсутствует. Можно, конечно, возразить, что термин для выражения смысла в данном случае все равно присутствует в языке, и он сконституирован самой структурой языка. Просто данный человек не может его передать. Но это никак не повлияет на то обстоятельство, что в индивидуальном сознании между смыслом и его языковым выражением – пропасть. Подчас непреодолимая. Более того, в случае нуминозных переживаний в языке может отсутствовать даже термин. И для переживания просто исключается возможность быть переданным.
Если исследовать вопрос о возможности конвенционального понимания, окажется, что в большинстве случаев залогом иллюзии понимания является общность мира, который объединяет воспринимающего и передающего (факт наличия именно этого дерева во дворе), а не общность субъективно переживаемых смыслов.
Это легко продемонстрировать на примере попыток передать свои ощущения, испытанные в измененных состояниях сознания (например, в трансе) другому человеку. В этом случае отсутствует возможность использовать внешний мир и объекты в нем как средство остенсивной (указательной) фиксации используемых понятий и гарантии приблизительного тождества объектов мысли. Однако, именно в таких ситуациях люди особенно «болтливы». Попытки передать субъективный смысл приводят к тому, что со стороны происходящее нередко воспринимается именно как «индивидуальный язык». Да и «изнутри» тоже.
Итак, налицо очевидная необходимость разобраться, наконец, с определением: что же такое Язык? В широком смысле?
Я дам такое определение: в наиболее общем смысле язык – это определенная система глоссировки. Чего бы то ни было.
Итак, если воспринимать язык как структуру, позволяющую дифференцировать информационное поле и произвольным образом оперировать с содержаниями сознания, тогда тезис о наличии или отсутствии внеязыкового мышления уточняется и трансформируется в вопрос о том, возможна ли ментальная деятельность по получению операционального смыслового результата и не предполагающая использование для этого свойственного языку аппарата структурно-глоссированного различения?
Ответ – да.
Наглядное доказательство этого предоставлено мною в статье «Сакрализация отчуждения».
Любые акты выхода за пределы своей системы глоссировки (акты истинного творчества) имеют принципиально неязыковую природу.
Если мы зададимся целью обнаружения истоков языка, предполагающей ответ на «противоположный» вопрос – как возможно языковое мышление? – то в полном соответствии с теоремой Геделя обнаружится, что язык не обусловливает системы глоссировки, а наоборот – сам зависим от них. Основывается на них и оказывается невозможным без предварительной операции по глоссировке всего поля значений.
Соответственно, примеры внеязыкового мышления находятся не только в областях «над» конвенциональным языком, прорывах в сферах творчества и рефлексивной надстройки, но и в необозримом пространстве «под языком» – поле бытовых автоматизмов, спонтанных реакций, смутных, неоформленных ощущений, снов и гипнотических состояний. Поле того, что фундирует язык, является почвой, на которой он вырос, обуславливает его. Отсутствие чего делает язык невозможным.
Давайте рассмотрим ситуацию, в которой вы вспоминаете малознакомое слово и ощущаете, что искомое "вертится" где-то рядом, каждый раз ускользая буквально на долю секунды. В этом случае «семантический образ смысла» может быть отчетливо представлен в вашем сознании – вы четко знаете, что имеете в виду. Но не можете выразить, потому что просто забыли слово. Итак, требуется осуществить дополнительную ментальную операцию для того, чтобы связать подразумеваемый смысл со словом – и выразить его в языке. Иногда (особенно это очевидно при феноменологических исследованиях) необходимое слово попросту отсутствует в языке – и (если вы, конечно, хотите донести до окружающих свою мысль) приходится создавать его, проделывая иногда мучительную, тягомотную и всегда неполную процедуру по выстраиванию определений.
В определенном смысле мы постоянно проделываем указанную процедуру «связывания» внеязыкового смысла, фигурирующего в сознании, с вербальной конструкцией, его выражающей. Только в большинстве случаев она автоматизировалась настолько, что перестала восприниматься как отдельный ментальный акт, слившись с самим процессом говорения. И только в «разрывах» этого автоматизма, когда мы вынуждены прилагать специальные усилия для того, чтобы сформулировать мысль, проглядывает внеязыковой остов этого механизма[ii].
Более того, каждый из нас был вынужден фиксировать внимание на этой процедуре в детстве, входя в круг языка. Таким образом, акт формулировки, выражающийся в связывании смысла и понятия, его выражающего, является первичным по отношению к языковому выражению.
Итак, если язык опирается на более глубокую систему внеязыковых различений, и, в частности, зависит от базовых структур интенциональности памяти (помогающей находить и выбирать нужное выражение из имеющихся) и акта глоссировки (выделения, спецификации искомого смысла), в таком случае сам процесс направленного воспоминания должен обладать собственной структурой, значительно теснее связанной с сознанием, нежели опосредуемый им язык. Разумеется, акты мышления (а что такое направленная интенцией ментальная деятельность, увенчивающаяся получением операционального в дальнейшем результата, как не мышление?) могут проявляться – и проявляются постоянно – вне языка.
Язык для мышления или мышление для языка?
Откуда же растут корни популярного заблуждения об исключительно языковом характере мышления? Ответ на этот вопрос опирается на ту функцию, которую язык выполняет по отношению к мышлению.
Давайте зададимся вопросом о самом процессе глоссировки, с помощью которого мы интерпретируем, а затем запоминаем и воспроизводим некоторую структуру (например, для того, чтобы сохранить в памяти значимый эпизод жизни).
Ведь это процесс, который тоже обладает своей структурой – хотя бы потому, что есть системы улучшения навыков систематизации и воспроизведения, помогающие получать более быстрый и точный доступ к содержанию памяти. Или же эйдетические техники, позволяющие вспоминать более детально и развернуто – так, чтобы картины буквально «оживали перед глазами».
Для того, чтобы вспомнить нечто, необходимо:
- «запеленговать» в личном семантическом пространстве накопленной информации искомый смысл,
- осуществить доступ к нему
- и воспроизвести с помощью какой-либо системы ментальной репрезентации (увидеть, услышать, почувствовать и т.д.)
Например, вы хотите вспомнить мелодию, которая звучала на вашем выпускном вечере. Сама формулировка, которая здесь представлена, уже представляет собой часть процесса «пеленгации», интенциональной настройки на соответствующее воспоминание. Она еще ничего не гарантирует, поскольку перед глазами могут, например, промелькнуть картинки с выпускного – и ничего в аудиальном канале. Но, по крайней мере, такая формулировка задает направление поиска и критерии оценки добытого воспоминания. Обычно на этой стадии уже проявляется язык как средство удержания (фиксации) искомой цели, помогающее поддерживать константность (постоянство) в процессе ментальных операций – и не сбиваться на не имеющие отношения к цели представления.
Впрочем, использование языка необязательно даже на данной стадии. Вместо языковой формулировки результата, может возникнуть, например, определенное ощущение – или «предощущение», нащупывая способ полноценного разворачивания и проживания которого, человек может вспомнить соответствующую мелодию.
Однако, неоспоримо, что сама система глоссировки, позволяющая выделять мелодию и выпускной как отдельные, достаточно хорошо различимые и выделяющиеся на общем фоне ментальные единицы, имеет языковую природу – и досталась нам от окружающих на ранних стадиях освоения языка.
Именно в этом проявляется роль языка по отношению к мышлению – он действительно помогает сформировать ментальную структуру, позволяющую обрести возможность произвольным образом выделять из первоначального синкретичного хаоса внутренних впечатлений необходимые для реализации какой-либо цели. В этом заслуга языка для формирования отточенного, подчиненного воле мышления неоспорима. Однако из данного положения отнюдь не следует, что вне языка (системы глоссировки) мышления быть не может.
Кроме того, язык также может участвовать и на третьей стадии – воспроизведении некоторой ментальной данности. Например, в виде внутреннего диалога.
Заблуждение относительно невозможности внеязыкового мышления покоится на отсутствии в текущем (доступном для воспоминания и осознания) опыте большинства людей ментальных операций, имеющих другую (не задаваемую синтаксисом конвенциональной глоссировки) структуру или не имеющих структуры вообще.
Структурное и качественное
Задав однажды пространство (операциональное поле) для систематизации впечатлений, язык в дальнейшем прекрасно реализует свою функцию по спецификации и выражению того, что находится в рамках этого однородного качественного поля вербализуемого смысла. Но он практически бесполезен в случаях, когда необходимо передать качественно другой опыт, полученный путем деглоссировки конвенционального восприятия или реглоссировки на основе других (неконвенциональных) принципов.
Парадокс «остенсивности восприятия» основан именно на невозможности в прокрустовом ложе языка выразить конкретную качественную наполненность опыта, полученного в рамках другой – инспирированной непосредственным восприятием – системы глоссировки.
Если расширить область применения данного парадокса, окажется, что помимо цветов и звуков под него подпадают пространство, время, существование. Мы не знаем, как воспринимает и переживает пространство, время и существование другой человек. А ведь это не просто абстракции. За каждым из них стоит система построения и наполнения живым содержанием конкретного жизненного мира.
В конечном итоге можно прийти к осознанию того, что весь предстающий в сознании окружающий мир в его качественном (qualia) аспекте является плодом индивидуального перцептивного творчества воспринимающего субъекта. Осуществившегося на ранним этапах его развития и закрепившегося в качестве автоматизма. Хотя на уровне структурного согласования разных способов воспринимать мир будет наблюдаться совпадение, обусловлено оно тождеством мира, а не тождеством качественных впечатлений. По сути, общаясь друг с другом, мы занимаемся тем, что даем ссылки на содержания сознания, заведомо предполагая, что они согласованы. Хотя в действительности согласован лишь структурный каркас, система глоссировки, не способный помочь в передаче скрепляемой им "текстуры" опыта, его квалиативной наполненности.
Если же внимание какого-либо человека смещается с обусловленных структурой конвенциональной глоссировки содержаний на данности, определяемые способностью выходить за рамки этой системы, тогда он, даже оставаясь на аксиоматической почве конвенционального языка, в состоянии констатировать ее ограничения, но как передать другому этот опыт, принципиально отсутствующий в его картине мира, если не на что дать ссылку? Разве что таким "корявым" способом, который предпринят в данной статье.
Таким образом, плоды невербального мышления (выходящего за пределы системы глоссировки) нуждаются в изобретении специальных средств донесения до окружающих. Этим и занимается искусство.
А теперь сделаем следующий ход – и зададимся вопросом о том, с помощью каких средств мы выстраиваем внутреннюю коммуникацию? Ведь что такое память, как не способ коммуникации с собой из прошлого, скрепляющий наше существование воедино?
В том случае, если есть неизменная система глоссировки, задающая каждому элементу его место, воспоминание осуществляется легко и непринужденно. Убедиться в этом легко, вспомнив, как вы праздновали последний Новый Год – это мероприятие жестко привязано к дате, которая вписана в устойчивую систему глоссировки событий и впечатлений.
Однако, как быть в том случае, если мы хотим вспомнить события, имевшие место до того момента, когда мы обрели эту устойчивую систему, задаваемую языком? События далекого детства, во многом обусловившие саму эту систему? Вот здесь и возникают проблемы. И для их решения необходимо выйти за рамки конвенционального описания – и установить иной способ коммуникации с самим собой, не предполагающий языка в качестве опосредующей инстанции.
А. С. Безмолитвенный © 2011
Обсудить статью можно на форуме.
[i] В частности, мы здесь даже не будем затрагивать обсуждение аргумента против существования индивидуального языка Витгенштейна – ввиду его явной нерелевантности.
[ii] Кроме того, прекрасно известно, что у разных людей разные способности по формулировке смысла. Кто-то является обладателем гибкого и простроенного автоматизма связывания мыслей и слов – и даже способен в некоторых случаях быстрее и точнее сформулировать мысль за другого. Кто-то наоборот – формулирует мысль, выходящую за пределы привычных коммуникативных ситуаций, с большим трудом.