Негромкий мелодичный звонок – и ответный звук торопливо шаркающих шагов за дверью.
- Кто-о? – тонкий старушечий голос с затаенной ноткой давно предчувствуемой радости.
- Я! – бодрое молодое приветствие из-за двери. Щелчок собачки замка.
- Проходи, моя милая, проходи, дорогая! Батюшки ты мои, как выросла, как похорошела-то, Полиночка!
Так встречала бабушка заехавшую погостить взрослую уже внучку, работающую программистом в другом городе.
Полина не была у бабушки больше года. И действительно сильно по ней соскучилась.
Но разговор, как это обычно бывало, сразу влился в обыденную, вязкую, бытовую колею – обсуждение друзей, знакомых, полузнакомых, полуродных…
-Ты же, наверное, прохохонилась, с порога-то, – прервала себя, внезапно спохватившись, бабушка – сейчас я тебе чайку приготовлю.
Отправляясь на кухню, она неловким движением нажала кнопку на телевизоре, желая оставить его включенным для внучки ("чтобы работал") – но экран, едва озарившись, сразу погас. Телевизор сломался.
- Вот несчастье-то какое! – закудахтала бабушка.
- Да ничего, бабуля – можно и без телевизора пока. А завтра мастера вызовем. Без ящика в каком-то смысле даже лучше. Отвлекать от беседы не будет.
- Плохо без телевизора-то. И заняться нечем. А мне еще в девять последние известия смотреть.
В ее голосе звучала неподдельная тревога – «девять» близилось, а просмотр «последних известий» по давнему наблюдению Полины был для бабушки ритуалом, почти долгом, реализуя который она «держалась в курсе» всех событий в мире. Без ее чуткого ведома могло произойти все, что угодно. Например, в Гондурасе избрали бы не того президента.
- Бабуля, а помнишь – у тебя давно-давно проигрыватель был? С радиолой. «Ригонда» назывался. Его послушать можно. Или пластинки поставить. Устроим музыкальный вечер.
Но бабушка осталась глуха к увещеваниям молодости:
- Зачем они нужны, пластинки-то? Пылятся на антресолях. Старье одно. Телевизор все равно не заменят. Пойдем лучше к соседям, последние известия посмотрим.
Полина вдруг с удивлением осознала, что сколько себя помнит, у бабушки постоянно работал телевизор. И не было случая, чтобы она пропустила какую-то из «важных» передач. Пластинки же Полина – еще совсем маленькая девочка – ставила сама, доставая их из большой коробки. Бабушка относилась к этому сдержанно-неодобрительно потому что не любила «беспорядка в доме». Это заставило Полину как-то по-другому взглянуть на бабушку – будто за привычно воспринимаемым как данность фасадом таится совсем непонятный в своих мотивах и далекий по образу мыслей человек.
Полина вспомнила, как часто раздражала ее в подростковые годы узость бабушки, ее приземленность и ограниченность. Как переживала она из-за того, что нельзя поговорить с бабушкой о чем-то важном, глубоком и значимом – например, о ее прошлом, об отношениях, о семье – такой, какой она была много лет назад: хотя казалось бы, бабушкам полагается ностальгировать по прежним временам – почему же от ее старушки ничего не дождешься? Попытки выяснить что-то насчет тонких нюансов прошлого (образа жизни, моды, надежд, чаяний, идеалов) неизменно наталкивались на глухую стену непонимания – дальше общих слов: «женились во столько-то, в Москву переехали тогда-то, квартиру получили в таком-то году» – дело не шло.
- Да нет, я лучше вещи пока разберу. А ты сходи-посмотри, раз надо.
И бабушка ушла принимать «последние известия» к соседке по лестничной клетке – такой же пенсионерке Марье Михайловне.
А Полина – дитя постиндустриальной эпохи – починила тем временем давно простаивающий без дела проигрыватель, обмотав изолентой оголившиеся до соприкосновения усики проводков. И полезла на антресоли за пластинками. Найдя тяжелую коробку и сбросив ее на пол, Полина ахнула. Чего там только не было!
Музыка и сказки ее детства:
«Бременские музыканты», «Петя и волк», «Полонез» Огинского, «Волшебник изумрудного города» – и многие-многие другие.
Она сдула и тщательно протерла пыль с винила, открыла крышку «Ригонды», поставила туда «Бременских музыкантов», подняла лапку, опустила иглу на край пластинки – и восхищенно захлопала в ладоши – спустя столько лет аппарат все еще работал! Причем, звук был четким, с характерными мягкими пощелкиваниями, которые так нравились ей в детстве.
Полина заслушалась настолько, что даже не сразу заметила бабушку, вернувшуюся с вечернего телесеанса.
- Что, опять беспорядок наводишь? Ну ладно, только не забудь потом за собой прибрать.
И глядя прямо в глаза внучке, бабушка улыбнулась. Именно так, как с детства запомнилось Полине: с простоватой, лукавой хитрецой, как-то по-особому обезоруживающе-бесшабашно.
Нестерпимо-острое, щемящее чувство родства накатило вдруг на Полину.
- Бабуленька, родная ты моя! – слезы лились у нее из глаз, когда она обнимала бабушку.
- Ну полноте, будет, будет. Что ты, что ты, внученька! – причитала бабуля, обнимая ее в ответ.
На секунду Полина ощутила – не будь бабушка такой, не было бы той странной, почти мистической атмосферы бытового уюта и полного психологического и творческого одиночества, которая позволила сформироваться ей – красивой, умной, глубокой и талантливой девушке. Каждая черточка, каждый нюанс этого удивительного сочетания наивной бытовой бабушкиной приземленности и утонченной житейской интуиции был важен.
Нечаянный порыв эмоций прошел, и скоро бабушка ушла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь – чтобы не отвлекали звуки.
Полина выключила свет, поставила ноутбук и мобильник на подзарядку, и с наслаждением погрузилась в мир чистой, почти живой, отдающий ароматами детства, аналоговой музыки…
Через некоторое время раздался негромкий щелчок лапки проигрывателя – пластинка остановилась, музыка закончилась... и бабушка уже давно заснула. Из-за стены раздавался ее тихий размеренный храп. А Полина еще долго сидела в стареньком плетеном кресле рядом со светящейся в темноте зеленой лампочкой «Ригонды», подобрав под себя ноги, завернутые в уютный теплый плед – и слушала тишину.
Перед ее мысленным взором одно за другим проносились разворошенные музыкой воспоминания и ощущения далекого детства – а за окном осенний ветер играл пожухлыми желтыми листьями...
А. С. Безмолитвенный © 2009